Мне есть что сказать

Каждый человек живет памятью. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени. Какая польза от воспоминаний? Греют душу в наш дикий, отчужденно-холодный век человеческих взаимоотношений. Почему-то именно память оказывается приятным бальзамом современности. Что ж, слушать чужие воспоминания доставляет мне не меньше удовольствия, переживать их, а может, даже жить ими.

Хочу поделиться с вами необыкновенной судьбой Нины Адамовны Антроповой, ребенка войны, ветерана труда, инвалида второй группы и просто добродушного и окрытого человека. Приглашаю вас послушать ее историю.

– Я родилась и выросла в деревне Кузьмичи Гомельской области. Места у нас такие красивенные были. К сожалению, после Чернобыля деревню нашу захоронили. Только в памяти осталась проселочная улица, добрые лица людей, а на слуху – наш говор, шустрый.

Началась война, я старшая, еще братик младший. Часто мы оставались дома одни. Отец на фронт ушел, а мама часто бегала к партизанам – помогала, связной была. Немцы ее в 43-м живьем закопали. В нашу деревню захватчики пришли, когда мы с братом были дома одни, они принялись сгонять весь люд на колхозный двор, а оттуда тоже куда-то гнали. Помню, что один ребенок сильно плакал, немец его на штык насадил и в колодец выбросил. Колодец этот, кстати, до сих пор сохранился. Жестокости не было границ. Еще запомнилось, что бабушка на землю присела, видимо, от усталости, а немец заметил и прикладом ее так огрел. Почему-то немцы заставляли, чтобы детей, в том числе и нас, несли на руках. Они хотели нас, детей, расстрелять, женщина какая-то спрятала меня под юбку, она у нее длинная была, в пол, так мы шли. Как самолеты летели, нам кричали: «Ложись!».

Пригнали нас к большому дому, огороженному колючей проволокой, повсюду перья насыпаны. На лошади нам привозили большую деревянную бочку, в ней баланда из бураков. У каждого из нас была ржавая консервная банка, из которой мы эту баланду хлебали. Один полицай взял нас с братиком и спрятал в соломе, вывез из того места. Мы очутились в Мозыре. Первое время ночевали в водонапорной башне, там комната была, застланная сеном. В Мозыре был старый базар, полицай привел нас туда и просил: «Люди, спасите этих детей, возьмите кто к себе!». Меня забрала женщина одна, а брат заболел, кажется, дизентерией, его положили в больницу.

Женщина меня прятала, когда немцы приходили. У нее грубка с лежанкой была, на лежанке я спала, когда немцы приходили, она на меня: «Быстренько в погреб!». У нее в огороде был погреб, а там перины, подушки, и она как-то сказала: «Сегодня будем ночевать здесь». Набилось в погреб много народу, только слышно было, как сильно ночью стреляли, страшно было до ужаса. А наутро погреб открыли, и я увидела наших солдатиков. Меня взял один на руки, я схватилась крепко за него и кричала: «Папка, папка»!

В 1943 году меня отдали в детский дом в Наровле. И дом этот был специально для детей погибших родителей. Директор был человек военный, фамилию его запомнила – Хомич. Знаете, хорошо там было. Сказать, что сильно голодали – не могу сказать. Конечно, есть хотелось, но очень заботились о нас. Помню, что в нашем детдоме оказался немец, у него с собой овчарка была. У нас он был за хозработника. Сразу тогда купили двух коров, свиней стали держать. Он сделал специальный погреб, где картошку хранили, научил мариновать щавель, ставил бочки с мочеными яблоками. Запомнилось мне одно: когда забивали свинью, немец всегда кружку крови выпивал. Потом лошадь появилась, даже живой уголок был, я смотрела за животными. Приучали нас к земле, мы садили картошку, на пароме переплывали через Припять на другой берег и собирали там щавель. На Новый год нам всегда давали соленые орешки в баночке. Повар у нас моряком был, готовил очень вкусно. Мы, дети, рыбий жир пить не хотели, так он хлебушек смочит рыбьим жиром, высушит и сухарики нам раздаст. Помню, как впервые попробовали мороженое. Кстати, на День Победы дело было. Повар молоко смешивал со льдом, сахара туда, вcе взбивал… Где вы сейчас такое найдете? Дружно все у нас было. Вот во дворе четыре яблони росли, и никто никогда яблочка не сорвал, только осенью, когда они хорошо вызреют, собирали их и нам всем раздавали.

Когда 17 исполнилось, стала я вольная птица: это теперь квартиры сиротам дают, а тогда такого не было. Меня направили в Минск на фабрику «Коммунарка». Было очень трудно, особенно первое время. Помню, купишь булку хлеба, попросишь, чтоб в магазине порезали, к ней пачку свиного жира, намажешь его на хлеб и покушаешь. Сразу поставили меня на 5-ю линию в карамельном цеху, там деньги неплохие платили. А мне 17 лет, худая-худая, мне надо эту карамельную массу поднять, но я не могу. Начальник цеха посмотрел, меня за руку – и за заверточную машину поставил. А слесарям наказал, чтоб машина моя всегда работала, чтобы я хоть какие деньги могла получать.

На фабрике я и познакомилась со своим Толей. Чем он меня подкупил? Бригадир на линии у нас была, так в обеденное время она: «Нина, идем кушать!» А я говорю, что уже покушала. Всегда старалась идти есть после всех. Приду – там кусочек хлеба, там кусочек хлеба остался, стыдно говорить, но время тяжелое было. Соберешь этот хлебушек и съешь тихонечко, чтобы люди не видели, что ты недоедки собираешь. И эта бригадир как-то заметила, что я хлеб собираю, она на меня: «Идем кушать». – «Поела, поела я». Она спрашивает: «У тебя хоть деньги есть?» – «Нет». Она сует мне деньги. А я в растерянности: «Как же я вам отдам?» – «Разбогатеешь – отдашь». Толя брал всегда кусочек окорока, огурчики маринованные и все на меня: «Идем к нам в слесарку кушать». Заботой, добротой своей он меня подкупил. Когда мы начали встречаться, вызвала меня директриса и сказала: «Держись за этого парня, хороший он». Действительно, хороший. Горя не знала, пока жила с Толей. 50 тысяч после перестройки потеряли, а он на меня: «Баба, не переживай, что-нибудь придумаем». Он мастер на все руки. В 14 лет пошел учиться на сапожника, оттуда пришел на шиноремонтный завод, затем на «Коммунарку». Мы кроликов держали, так он научился кожу выделывать, шить шапки. Еще разводили хризантемы…

В 1956 году, уже дочка Наташка у нас была, я шла с работы и стала в очередь за мукой. Я прошу столько-то муки, а продавец услышала мой говор и спрашивает, откуда я родом. Оказалось, что мы с ней землячки, из одной деревни. Она мне рассказала, что у меня тетка и племянники там. Летом вместе с ней мы поехали в наши Кузьмичи. Приезжаем на станцию Словечно, а малая моя захотела пить, и женщина говорит, что сейчас зайдем к знакомым воды попросим. Мы зашли, нам вынесли воды и спрашивают, кто да откуда приехали. Говорю: «Устиньи дочка я». Хозяйка затрепетала: «Ой-ой! Идите за стол, поешьте с дороги».

Когда пришли уже в нашу деревню, маме той женщины, с которой мы приехали, сказали, что я дочка Устиньи. Она тут же спохватилась и побежала, а через несколько минут уже вся деревня к нам летела, прямо с поля. Вот какие люди. Обнимали все, радовались!

Понимаете, День Победы вот-вот, все будут ликовать, а мне вот так тяжко, что одна осталась. В деревне хоть тетка жила, как-то легче, когда знаешь, что где-то, пусть даже на краю земли, кровинка твоя живет. Сейчас вот мы с Тимкой остались, с моей собачкой. Как-то отравили ее, так повезли в лечебницу, миллионов десять за нее отдали, чтоб спасти. Все свои гробовые за Тимку отдала (смеется, – прим. авт.). Детей любит, такая ласковая, любвеобильная. Недавно было: под утро сердце разболелось, легла на спину, мне так легко стало, что даже шевелиться не могла, как провалилась. Прыг мне на грудь Тимка – у меня все сотряхнулось внутри, и я встала, а так уже думала, что помираю. Место на Кальварии у меня есть, там, где муж. Знаете, перед смертью Толи снится сон: иду по Кальварийскому кладбищу – возле дороги крест, могила и мое имя. Мужу рассказала, а он с юмором: «На ночь не ешь, так сниться не будет всякая ерунда».

Перед Рождеством муж поехал купить окорочка к празднику и колбасу ливерную для котика. Поднялся с утра, обычно поест что-нибудь, а тут быстро собрался. Я его еще окликнула, что, мол, подожди, Толя, я завтрак приготовлю, а он ушел. Через несколько часов вышла во двор, знакомый бежит ко мне: «Нина, Нина, ты только не переживай, ты только не бойся. Там Толя лежит!». А я в недоумении: где лежит? что случилось? Оказывается, купил мой Толя окорочка, колбасу и зимой шел через речку. Рыбаки заметили, что он резко упал и не встает, когда подошли, увидели, что он уже мертвый. И сердце Толино остановилось возле островка, который раскинулся посреди речки, мы там деревья с ним сажали: яблони, вишни, кусты смородины. А вдоль велосипедной дорожки ивы рас-тут – это тоже Толя посадил, дочка наша тогда в первый класс пошла. Он и сказал: «Пускай будет Наташкина аллея». Он мне снился часто, ощущение было, что приходит в наш дом. Я батюшке позвонила, что делать, а он говорит: «Купите конфет, раздайте их бедным детям и скажите, что это вам от дедушки Толи». Я действительно купила конфет, раздала их деткам, знаете, сниться перестал, но все равно последнее время часто приходит. Все-таки 47 лет вместе прожили. Вместе дом строили, потом кирпичом обкладывали, машину ремонтировал, я ему ключи подавала. Все вдвоем, мы с ним неразлучниками были.

И все же повод для искренней радости у Нины Адамовны есть, потому что есть семья, еще есть для кого жить. Просыпаться каждый день и благодарить Бога за солнце и дождь, за цветы и небо, которые особенно красивы на праздник 9 Мая.

Выражаю благодарность за помощь в подготовке материала Василию Владимировичу Костенко.

Анна ЯКИМОВИЧ

Фото автора