«Коль Богом дано быть поэтом – так пой!»

«Тихо вызрела звезд семья. // Только двое нас: ночь и я. // Только двое нас на земле: // Ночь – в сиянии, я – во мгле…» Это было первое стихотворение Елизаветы Полеес, которое я прочитала, и после уже не могла не читать еще и еще. Читала – и находила строчки, удивительно созвучные собственным мыслям.

О родных

Елизавета Полеес родилась в Могилеве в 1947 году в семье Зэлды и Давыда Полеес. Потом жила в Лиде, позже переехала в Минск, закончила филологический факультет Белорусского государственного университета. Училась на вечернем отделении, а днем работала. Где только ни пришлось трудиться: и на заводе, и в детском саду…

Елизавета Давыдовна с сожалением говорит о том, что мало знает о своих родных. Родители рассказывали немного, будто стараясь уберечь от этих знаний своих детей. Оно и понятно: в те годы многое говорить было опасно, и в семье Полеес, где тоже были репрессированные, это хорошо знали. Но все же из разрозненных кусочков, обрывков сведений, множества родительских недомолвок Елизавета Давыдовна смогла составить картину истории своей семьи. Некоторые скрытые ранее вещи стали известны со временем, что-то, наверное, так и останется для нее тайной. Но те сведения, что удалось собрать, да еще детские воспоминания (а они, как считается, самые цепкие) легли в основу очерка «В облаках мои корни».

– То, что знаю о своих родных, я написала, рассказала, – говорит Елизавета Давыдовна, – и тем хоть немного исполнила свой долг перед ними.

О стихах

– Стихи я начала писать перед поступлением в институт, – отвечает на мой вопрос собеседница. – А потом мало писала, потому что некогда было – учеба, работа. Писала, когда вдохновение приходило. Иногда просто не ощущала потребности писать, она будто на время отступала.

Ноченьки стали пусты и тихи,

В городе ватном.

Если в душе вдруг иссякли стихи,

Кто виноват в том?

Можно и так коротать свою жизнь –

Стылой ледяшкой.

И золотые слагаются из

Жалких медяшек.

– Да и жизнь тогда другая была, обстоятельства другие, – рассуждает вслух поэтесса. – В то время существовала официальная, «правильная» поэзия, но ее не очень хотелось читать. А настоящую, глубокую поэзию найти было сложно. Например, сборники поэтов Серебряного века можно было купить только на черном рынке, стоимость сборника равнялась половине моей зарплаты, и, конечно, я не могла себе это позволить, это была слишком большая роскошь.

– Хотя хороших поэтов и тогда было немало, но кто о них знал? Помнится, годах в 1980-х в «Литературной газете» была статья Андрея Вознесенского «Муки музы» – о поэтах, про которых никто не знает, которые нигде не печатаются и в конце концов так и умирают неузнанными. Вознесенский упоминал в статье многих хороших, стоящих авторов. Но, – пожимает плечами моя собеседница и добавляет, перефразировав строки стихотворения Александра Кушнера, – «времена не выбирают, в них живут и выживают».

Вот и Елизавете Давыдовне пришлось выживать. А потом, к счастью, получилось и пережить то время.

– В молодости я постоянно ощущала духовный голод из-за недостатка и недоступности настоящей поэзии, поэтому, чтобы насытиться, нужно было как-то себя «кормить». Вот и пришлось самой писать, а потом читать свои стихи. Так потихоньку я и стала поэтом, – улыбается женщина.

Может, время нехорошее

Для души и для стиха?

Как же жить мне с этой ношею,

Если тяжесть велика?

Как же справиться мне с песнею,

Если рвется из груди?

Стали все просторы тесными.

Стали узкими пути.

– А вообще, конечно, если говорить серьезно, стихи пишутся по вдохновению. Атмосфера должна быть подходящей – я имею в виду, чтобы ничто не мешало этому процессу, и очень важно знать, что эти стихи кому-то нужны.

О муже и работе

– Мой муж Анатолий Моисеев, ныне покойный, был детским писателем, – рассказывает Елизавета Давыдовна. – Стихи он тоже какое-то время писал, но потом сказал: «Не хочу быть вторым Есениным, хочу быть первым Моисеевым».

Уже после встречи с Елизаветой Давыдовной я прочитала повесть Анатолия Моисеева «Колючие одуванчики», во многом автобиографическую. Жизнь писателя стоит того, чтобы рассказать о ней – хотя бы в нескольких словах. Мальчика Толю воспитывала приемная мать. Когда учился в первом классе, узнал о том, что он приемный, и ушел из дома – просто не захотел жить с чужими людьми. Рос в детдомах, убегал оттуда, уходил куда глаза глядят. Прошел (и проехал – иногда в «собачьих ящиках», иногда на крышах поездов) от Владивостока до Варшавы, был в Узбекистане, и все это – в тяжелые послевоенные годы. Зачитываешься книгой, а потом вдруг вспомнится: да ведь это же не выдумка, это правда…

Думаю, Анатолия Моисеева, хотя бы заочно, читатели нашей газеты знают. Особенно людям старшего поколения его имя должно быть знакомо: в начале 1990-х годов, когда общество инвалидов только зарождалось, Анатолий Федорович вместе с Григорием Галицким принимал участие в создании литературной студии «Криница».

– Он помогал обществу инвалидов (сам был инвалидом детства – перенес полиомиелит), и со временем мы с ним стали профессионально работать. Тогда – это был 1991 год – нам писали поэты со всего Советского Союза: из Украины, Прибалтики, России. Я вела секцию поэзии, Моисеев – секцию прозы. Позже, когда Григорий Галицкий стал редактором журнала «Окно», Анатолий Федорович начал руководить студией. Мы отмечали талантливых людей, отбирали лучшие стихи, издавали сборники – и поэтические, и прозаические. Потом студия переросла в литературно-издательский отдел «Криница», а тот – в издательство «Полет души».

– Много было талантливых литераторов: например, Владимир Цмыг и Наталья Приступа из Пинска. Был очень способный поэт и неординарный человек Сергей Михайловский, последние годы он доживал в минском доме инвалидов. Отдельно хочется сказать о большом поэте Вениамине Блаженном. Наверное, имя его многим известно, хотя, правда, больше в России, Украине, Прибалтике. Мы с ним были знакомы пять последних лет его жизни, и для такого поэта, конечно, стоило работать, – уверена Елизавета Полеес.

Памяти выдающегося поэта она посвятила много стихов, есть среди них и такие строчки:

Где-то, за невидимою гранью,

Одолев земные рубежи,

Ходит тихий одинокий странник,

От страстей избавленный и лжи.

О поэзии и поэтах

– О себе я не люблю рассказывать, лучше о поэзии, – пока мы разговаривали, эта фраза несколько раз звучала из уст Елизаветы Давыдовны. – Зачем много писать о человеке? За автора говорят его стихи. И они расскажут больше и лучше, чем сам человек. Самому можно себя возвеличить, вознести на огромную высоту, а стихи все расставят по местам.

Как смертнику – воли, голодному – хлеба,

Так мне не хватает огромного неба,

Так мне не хватает размашистых крыльев,

И вольного поля, и ветреной силы.

И все же немного я добавлю. У Елизаветы Полеес вышло несколько сборников поэзии: «Я земная и грешная», «Быль», «Не приучай меня к себе» и в этом году – «Свет несказанный». Ее произведения можно встретить не только в белорусских, но и в российских журналах – и это не только стихи, но и переводы: с белорусского языка, немного – с французского, с идиш, который слышала в детстве и учила уже будучи взрослой.

А еще Елизавета Давыдовна открыта не одной только музе поэзии. Песни на ее стихи пишут Ольга Патрий, Алина Безенсон, Сергей Пономарев, Алексей Нежевец, Вера Готина, Елена Печинина из Гродно… Но все же –

Однако страсти две я знаю в мире этом:

Одна – с тобою быть, другая – быть поэтом, –

сказала Елизавета Полеес. И, как мне кажется, в этих строчках вся она.

Нина КАЗЛЕНЯ

Фото Юлии ЛАВРЕНКОВОЙ

***

Спит тихо загрустивший сад:

Окутан в иней.

И спит земля, и реки спят

Под снегом синим.

Мороз выводит на стекле

Узоры кружев.

Желтеет лампа. На столе

Остывший ужин.

Чуть слышно тикают часы.

Мурлычет кошка.

Она, наверно, видит сны

Про птиц и мошек

И вспоминает лета дни

Под скрипы ставен.

И ждет того, кто нас одних

Давно оставил.

Прощенье

Пока еще чувствуем, помним и дышим,

Пока мы мелодию космоса слышим,

Пока друг для друга хоть что-нибудь значим,

Пока еще верим, смеемся и плачем,

Пока в наших душах живет удивленье,

За все, что свершили, попросим прощенья.

Попросим прощенья – у лип и у сосен,

У света, из лета скользящего в осень,

У белой снежинки, у пыли горячей,

У легкой, из рук упорхнувшей удачи,

У песни, которую так и не спели,

Над детской склонившись вдвоем колыбелью,

У каждой промашки, у каждой ошибки,

У непосвященной друг другу улыбки,

У нежности – невосполнимой потери, –

Оставшейся ждать за закрытою дверью,

У горечи поздней поры предзакатной,

У снов, растворившихся в облаке-вате,

У ночи тяжелой, удушливо-грозной,

У звезд…

Если это, конечно, не поздно.