Деревня Ямница

Деревня Ямница всего в 15 километрах от города. Притаилась она среди лесов: в какую сторону ни посмотри – вокруг лес.

Длинная улица расположилась на двух пригорках, разделенных заросшей аиром узкой ложбиной, вниз по склонам спускаются огороды. По протоптанной по меже дорожке можно сбежать на ковер тимофеевки, устилающий луг. Канава с желтым песчаным дном, прозрачной, как слеза, водой и снующими мелкими блестящими на солнце рыбешками отделяет луг от леса. Дома утопают в садах. Георгины и лилии выглядывают из палисадников. Чтобы набрать из неглубокого колодца родниковой воды, нужно просто наклониться и зачерпнуть студеную воду ведром.

Местность наша холмистая. В одном конце деревни за околицей высохшее болото – когда-то вырабатывали там торф, а в другом конце деревни – место, называемое Курганы.

Курганы, поросшие деревьями, стоят в поле и в лесу. Говорят, это могилы французских солдат, погибших в 1812 году. Еще говорят, что там бывают разные видения, что там легко можно заблудиться, и леший долго будет по лесу водить. Не один из жителей деревни там блудил, хотя и знакомая местность. Ходить в Курганы поодиночке опасались.

У меня Курганы не вызывали негативных ощущений: они были на восток от деревни, на возвышенности, и солнечные лучи пронизывали лес. Летним днем там было светло и радостно.

А лес на западе от деревни был для меня тайной и вселял страх. Он был в низине, в болоте, казался заросшим и непроходимым. Я никогда в нем не была, но он мне снился в тревожных снах, и я была уверена, что в нем пахнет багульником и мхом, водятся лягушки, леший и пауки. Примерно в пятистах метрах от последнего дома деревни, на склоне пригорка неподалеку от леса, расположено кладбище.

В деревне живут в основном Кулешовы, но есть и Шелковские, Федоровы, Цыганковы, Пуденковы, Кравченко. Ежегодно я приезжала сюда на летние каникулы к деду Азару и бабушке Прасковье. Меня здесь так и звали – «Азарова внучка». Пила парное молоко, ночевала на сеновале, бегала босая на речку купаться.

В деревне жили замечательные люди, было много детворы. Девчонки играли в куклы, а когда подросли, ходили в лес жечь костер и варить в консервной банке леденцы из сахара, который украдкой таскали из сахарниц дома, бегали через лес на Лахву купаться. Подростками стали ходить на работу в колхоз. По утрам, придя в клуб на разнарядку, вместе со взрослыми получали наряд на работу от бригадира.

Гребли и поворачивали сено, ездили на ток разгребать зерно или разгребали на машинах силос, сыпавшийся с комбайна. Работать нравилось, было весело, да еще и денежку зарабатывали. По вечерам собирались на скамеечке и рассказывали истории, пели песни под гармошку или просто общались.

Мы были счастливы, хотя сами не сознавали того. Прошло много лет, и теперь я понимаю, что это было самое счастливое время моей жизни, да и не только моей. Повырастали и уехали в города дети, поумирали старые люди, и от крепкой, здоровой, красивой и доброй деревни осталось несколько заселенных домов. Остальные разрушаются, зябко сжимаясь без присмотра, как брошенные сироты, с забитыми досками окнами и провалившимися крышами.

В деревню нет дороги. Подумать только: 15 километров от города, а дороги нет. Эх, проложить бы только 3 километра дороги, и я уверена: деревня ожила бы. Хочется приехать, навестить деревню, встретить хоть кого, кто был рядом в те счастливые времена. Эти люди, деревня, лес и поле стали частью меня, моей жизни. Они близки, и что бы нас ни разделяло, люди и деревня – это все родное. Оно греет душу, возвращает в юность и делает нас лучше, чище, добрее.

Много лет я бежала по жизни, как лошадь по ипподрому. Много шрамов оставила жизнь на теле и в душе. Много было друзей, встреч, дорог, трудовых подвигов, разочарований, падений и взлетов. Но оглянулась, и самое притягательное, самое близкое, самое родное – деревня моей бабушки. Я вспомнила, что я Азарова внучка, и поехала навестить моих дорогих людей на деревенское кладбище.

Но был дождь, и мой «Мерседес» не проехал через лес. Я сделала вторую попытку через выходной, и тот же результат. Только спустя несколько месяцев я приехала на деревенское кладбище. Деревня стояла на месте, тот же лес и луг, только огороды показались меньше. В доме моего дедушки живет жена моего дяди, дом сохранился.

Соседний дом тетки Акулины совсем осел, крыша провалилась, двор зарос травой. Много таких домов стоит. Много людей умерло за это время. Не только тех, кто во времена моего детства был взрослым, но и моих друзей тоже. Иду по кладбищу, вижу могилки со знакомыми фотографиями, а ведь когда-то на танцы вместе ходили…

Вот братья Масловские, Толик и Сашка, разбрасывают навоз по полю. Меня не узнали, говорю свое имя как пароль: «Азарова внучка я». И только после этого, присмотревшись ко мне, едва узнавая в солидной женщине девочку с черными длинными косами, улыбаются: «Мы помним, как ты за крестом на кладбище на Купалу ходила». И свет доброй памяти окружает нас.

Иван Купала – праздник языческий, но до сих пор не изжил себя. По обычаю в этот день можно делать «шкоду». Вот и сидела на скамеечке вся молодежь деревни от 12 до 18 лет и ждала, когда деревня уснет, чтоб пронестись ватагой по деревне и сделать «шкоду». Конечно, не очень «шкодную», а чтоб было на следующий день о чем поговорить, чем повосхищаться и чему поудивляться.

Правда, когда у тетки Маланьи лук из грядки вырвали да рядами уложили, нам от всей деревни взбучка была. А так «шкоду» делали по мелочам: у кого корыто заберем да возле колодца оставим, у кого скамейку вырвем да на другой конец деревни занесем, кого в доме подопрем и т.д. Все это знали и старались в ночь на Купалу не спать и двор сторожить, чтоб бездельников, т.е. нас, отгонять.

Но наступало утро, и деревня оживала, радуясь новостям. Мужики довольно крутили усы, а бабы всплескивали руками и говорили: «Это же надо! У Фроси на комин стекло положили. Она начала печь топить, а дым в хату идет, она в комин посмотрит – небо видно, а дым не идет, полдня искали причину».

У околицы жил бывший бухгалтер Митрофан по прозвищу Дьячок. Недолюбливали его в деревне. И вот на Купалу, ломая голову, что бы такое вытворить, чтоб утром вся деревня по бабьему телефону за 5 минут новость разнесла от первого до последнего дома, решили ребята принести с кладбища крест и поставить его на клумбу в палисадник Митрофана. Нет, не с могилки снять, а взять брошенный, как бы ничейный, который валяется. На кладбище было много упавших крестов, никто не знал, с какой они могилки. Ребята стали думать, кто на кладбище за крестом пойдет.

Мне было четырнадцать лет, очень хотелось показать свою храбрость. Я сказала: «Я пойду ровно в 12 ночи на кладбище и принесу крест». Мне не поверили, начали подначивать, и мы заключили пари: я против Славика и Кулешова Леньки, они были на пару лет за меня старше. Вся компания с воодушевлением записалась в свидетели. Стали ждать полуночи, и без пяти минут двенадцать я молча поднялась и пошла.

Первые сто метров я шла гордо и спокойно, являя собой образец храбрости. Потом пошла медленнее. С середины пути я пошла совсем медленно. Страх взял надо мной верх. Сердце ушло в пятки, мелкая дрожь противно пробежала по спине. Ладони вспотели, ноги стали тяжелыми. Закусив конец косы, я сжалась в комок, вся превратилась в слух и зрение и медленно шла к кладбищу. Я даже дышала совсем неслышно, стараясь быть как можно менее заметной.

Ночь была бесконечно тихой. Слева были темный лес, навевающий на меня страх, и болото. Впереди было кладбище, и ужас резко заполнил сознание. Я остановилась между кладбищем и деревней, ноги не хотели идти. Но вернуться и показать, что струсила, мешала гордость. Я замерла на месте, прислушиваясь и осматриваясь, как дикий зверь, почуявший западню. Только благодаря обострившемуся от страха зрению я увидела, как справа по пригорку две пригибающиеся фигуры побежали в сторону кладбища. Я узнала Славика и Леньку: чтоб не проспорить, они бежали меня пугать. Сами того не зная, они отогнали от меня страх. Я пошла дальше, готовясь, что меня сейчас будут пугать. Судьба меня уберегла: если бы я не остановилась и не стала осматриваться, я бы их не увидела, и разрыв сердца был бы мне обеспечен.

Чтобы достать из-под кучи набросанных веток выброшенный крест, мне нужно было пройти по кладбищу. Сейчас для меня этот поступок был бы кощунством, но на тот момент мы все считали, мол, что здесь такого, на следующий день отнесем крест обратно.

Ребята умудрились лечь между могилками так, что я должна была через них переступить. И вот рядом с моей ногой вверх ударяет луч света от фонарика и раздается вой потусторонних голосов. Ребята решили меня сильно напугать, и завыли настолько изощренно, насколько позволили их голосовые связки и фантазия. Только благодаря тому, что была готова, я не испугалась и сказала излишне пренебрежительным тоном: «Выключи «коптилку», не сбивай с дороги».

Я не посмела ни до чего дотронуться на кладбище. Славик и Ленька нашли развалившийся крест в куче веток и взяли по бруску, и мы пошли в деревню. Ребята были шокированы такой храбростью девчонки, а я малодушно промолчала, что видела их маневр.

Мы поставили крест на клумбу в палисадник Дьячка и еще долго делились впечатлениями. Утром бабушка отлупила меня за содеянное и сказала: «Иди проси прощения у деда Митрофана и заноси крест на кладбище. Не будет, видно, от тебя толку. Почему ты пошла?» Почему? Я и сама не знаю почему. Хотелось быть храброй. Я пришла к палисаднику, но там ничего не было. Ребят отлупили раньше меня, и они уже отнесли крест на кладбище. Дед Митрофан меня простил, сказал: «Есть у тебя стержень, если за ум возьмешься, будет с тебя толк». С тех пор прошло 38 лет. Уже умер Славик. Постарел Ленька.

Я приехала на кладбище на Радуницу. Подхожу то к одной, то к другой группе людей и стараюсь угадать, кто из них был со мной знаком. Я говорю пароль «Я Азарова внучка» и слышу в ответ: «А я Рыбка». Узнаю в высоком мужчине мальчика, с которым я часто дралась. Один раз он так огрел меня по лбу, что у меня из глаз искры посыпались. Теперь знаю, что это не образное выражение.

Высокий мужчина называет мне свою фамилию, но я его не помню. Он говорит, что его зовут Саша, но я не могу его узнать. Тогда он говорит, что помнит, как я ходила на кладбище, ездила на лошадях верхом и дразнила его «гусем». Это тоже звучит как пароль, и я его узнаю. Я подхожу к Вале Кравченко, моей лучшей подруге детства, мы с ней не виделись 38 лет, она изменилась и не узнает меня. Время, время…

Какое это прекрасное время, когда мы бежали на речку, взяв с собой кусок хлеба, и ели его с тоненькими нежными серединками стебельков аира. Прошло время, меня не узнают, а то, что ездила верхом на лошадях и ходила на кладбище, помнят. И спрашивают у меня: «А ты помнишь?..» Я помню все, как же не помнить счастье? И тянет меня к моим корням, тянет меня в эту деревню. Проложить бы сюда дорогу, чтобы можно было всегда добраться, тогда, думаю, многие из нас вернулись бы к истокам.

Валентина БЫСТРИМОВИЧ