Чернобыль, Фукусима… Далее везде?
26 апреля 1986 года. Этот день для нас был самым обычным субботним днем. Может быть, более веселым в череде других. Весна в тот год была красивой, ранней и на редкость солнечной. Приближались привычные первомайские праздники, мы были молодые, и жизнь, казалось, такой и будет – беззаботной и только доброй. Так мечталось. Теперь эта дата, 26 апреля – особенная, будит мысли и чувства, ах, какие далекие от когдатошних. Груз лежит на душе. Сбросить бы его, освободиться. Не выходит…
***
А теперь я буду что-то вспоминать, попутно размышляя…
В пятницу, 25 апреля, мы поехали всей семьей к моим родителям, километров за 100 от Брагина, где, собственно, и начинали профессиональную карьеру. Погостили и в воскресенье вечером вернулись. Не успели перевести дух, как в двери позвонили, прибежала дочка соседки. Как-то слишком возбужденно сообщила, что «в Чернобыле рванул реактор, 300 человек погибло!». Стало как-то не по себе, но сам себя успокоил – слухи. Ну, видно, небольшая авария, а людям только дай зацепку. Помню, как успокаивал жену. И даже порассуждал о теории слухов.
В понедельник утром поехал в одну из деревень района, нужно было поговорить с очередным передовиком. Стоял густой туман. Я шел по деревенской улице, по-утреннему людной. Еще вообще людной. Дышал с удовольствием сырым, прохладным воздухом. И, конечно, не знал чем дышу на самом деле. Как не знали все те люди, что выгоняли в стадо коров, заводили трактора, грузили семена в машины, «сидели на нарядах», кормили скотину.
Потом вернулся в редакцию. А там говорили только об аварии, но еще ничего конкретного. Говорили, что был сильный взрыв, пожар, но его потушили. Погибло всего двое. Всего двое… Кто же знал, что они только откроют длинный печальный список погибших, умерших, ставших инвалидами?…
***
… Брагин я покидал в октябре 86-го. Была тихая золотая осень. Когда шел в военкомат сниматься с учета, под ногами шепталась листва. Она была яркая, ее цвет насыщенный, густой: рыжий, желтый, янтарный, багровый, красный, – это навсегда отложилось в памяти. Как будто эти листья чем-то отличались от других.
Отличались. Они были радиоактивными.
Офицер военкомата смотрел на меня утомленно:
— Ну и куда удираешь?
— Куда глаза глядят.
Офицер задумался, потом сказал, подавив зевок:
— Ну и правильно…
***
В понедельник, около 11.00, на улице ровно загудело. Глянул в окно, так и есть – на улице стояла колонна ГАЗ-53 с низкими серыми тентами – по-военному одинаковые. Возле машин стояли милиционеры в полевой форме, в пилотках, с противогазами на боку. А самое главное – у всех были ОЗК (общевойсковые защитные комплекты). Они предназначаются личному составу на случай химической или атомной атаки. Проще говоря, взрыва ядерной бомбы. Масштабы аварии начали проясняться. Слухи оказались даже преуменьшенными. Поскольку служил я в РВСН (ракетных войсках стратегического назначения) и охранял печально знаменитую «сатану», то мне стало не очень весело.
А утром колонна исчезла, словно в тумане растворилась. И снова подумалось: «Может, как-нибудь…». Верить в худшее не хотелось…
Как бы там ни было, а до 1 мая поселок жил слухами и обычными делами. Пошли на демонстрацию, время провели весело, жара была почти летняя, цвели сады, просто чудно цвели. Брагин был в плену цветов и запахов. Правда, слегка подозрительным был телерепортаж о праздновании в Киеве. Слишком настойчиво убеждал диктор, что люди в колоннах радостные и нисколько не растерянные. И больше никакой официальной информации, кроме краткого апрельского сообщения.
Отпраздновали, повеселились. А 2 мая на автовокзал потянулись женщины с детьми… В последующие дни началось массовое бегство. У кого была машина, уезжали. Автобусы на Мозырь, Гомель, Минск отходили переполненными, билетов нельзя было купить категорически. Как-то вмиг люди сообразили, что первыми спасать нужно детей. В памяти отпечаталось: вокзал, оконное стекло автобуса, на нем расплющенное лицо плачущей девочки, за окном ручьем заливается ее мать… Нельзя такое забыть.
Кто бывал в то время на шоссе за Брагином, тот мог видеть два потока машин: один в сторону Припяти, другой вглубь Беларуси. В Припять шли колонны с войсками и спецтехникой, из Брагина автобусы и легковушки.
Пошли слухи, что на вокзалах в больших городах начали измерять фон. Жена, которая повезла сына на Север, к теще, подтвердила: на Белорусском вокзале в Москве ее заставили выбросить босоножки. Они сильно «фонили»…
Настоящая паника, таким образом, началась после праздников. На дверях аптеки появилось объявление, что нужно использовать для профилактики йод, особенно детям. Между тем, никто не знал, как нужно употреблять йод, против чего. В результате — отравления, ожоги щитовидной железы. И только много позже народ узнал, что йод помогает при наличии в воздухе радиоактивного йода-131, период полураспада которого восемь с половиной суток…
В ночь с 4 на 5 мая началась эвакуация людей из 30-километровой зоны.
Тоже вечером, как в памятный понедельник, загудело за окном. На улице, один за одним, бесконечной страшной чередой, стояли автобусы. Свет в салонах горел, там сидели мужчины, женщины, дети, старики. С узлами и сумками. Многие плакали. Один старик держал на руках гусака. Из ближних домов вышли люди. Стояли молча. Многие плакали и тут. Какая-то женщина ходила возле автобусов, заламывала руки, голосила:
— Ой, Божечка, что с нами будет?! Люди, что с нами будет?!
Никто ей ничего не отвечал. Стискивали зубы, чтобы самим не заголосить. Казалось, не хватает какой-то мелочи, чтобы случился взрыв эмоций. Пожалуй, эта ночь была самой страшной. Пожилые говорили: «Вот так же в войну было…» Красноречивая параллель. Но плохая…
Несколько тысяч человек были перевезены за одну ночь в другие деревни района. Так сказать, первая волна эвакуации. На следующий день – опять колонны, теперь со скотиной. Они растягивались, бывало, на несколько километров. Скотину возили где-то неделю. С людьми было все-таки проще. Потом многие говорили: спасали не людей, а скотину. Может и так. Только тогда никто ничего толком не знал. Где она, эта радиация? Руками не потрогаешь…
***
Тихий стук ветки малины в окно,
Словно часы отмеряют время.
Лето опять по-английски ушло,
Не попрощавшись со всеми.
Снова оно не простилось со мной.
Радостей лета теперь не вернешь,
Окно мое ласково моет
Первый осенний дождь…
Эти стихи написала Ира Чернобай. Когда-то она жила в маленькой деревеньке Чемерисы Брагинского района. Стихи написаны в 1998 году. Тогда Ира все еще жила на родине вместе с родителями. Уезжать они никуда не хотели. Потом девушка закончила институт. Где она теперь – не знаю. А в стихах есть что-то настоящее. Чем-то напоминают японские хокку. Иногда я перечитываю стихи Иры. И думаю: сколько будущих судеб перечеркнуто Чернобылем? Сколько жизней оборвано не войной, не голодом, не стихийными бедствиями, но – лучевой болезнью? Сколько стихов не будет написано, книг, сколько будет не построено, не открыто, наконец, сколько новых жизней не появится, потому что чернобыльским детям, возможно, будет запрещено рожать?
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Осенний вечер.
Это Мацуо Басе, непревзойденный мастер японских хокку. Жил он в эпоху Гэнроку, в ХVII веке. Видите, опять параллель: Чернобыль – Фукусима, Беларусь – Япония. Прошло четверть века. Двадцать пять лет…
***
В мае же появилась и первая «ласточка», которая погоды не сделала. «Правда» напечатала корреспонденцию «Соловьи над Припятью». Я помню, какие слова говорили люди, читавшие это словесное крошево. В основном, матерные. Ни слова о районах Гомельской области сказано не было. Интересно, но обо всех выбросах на ЧАЭС в Брагине узнавали едва ли не в тот же день. Как все это противоречило официальному вранью…
Появились первые дозиметристы. Люди подходили к ним, просили замерить фон одежды, шутили. Несмотря ни на что, многим еще было до шуток. А что нам оставалось? Вообще, жили в каком-то постоянном эмоциональном возбуждении. Трудно было заснуть, хотя уставали страшно. И вот эта непонятная веселость. Уже потом в одной научной статье я нашел объяснение этому. Действительно, при повышенном фоне с человеком происходят не совсем обычные вещи.
Начали прибывать первые командированные, позднее их всех назвали «участники ликвидации аварии на ЧАЭС». Неизвестно откуда доставили дорожную технику, взялись асфальтировать улицы Брагина, потом дороги района. Чтобы в воздухе постоянно висело поменьше пыли. Вертолеты сыпали на асфальт специальный состав, он покрывал пыль стеклоподобным веществом. Молодые парни-дорожники работали в майках и даже без них: жара стояла совсем не майская. Так что свои дозы они получили уже тогда и по полной программе.
И где же те парни теперь? Что с ними? Сказано не нами: Бог ведает…
26 апреля 2011 года в Брагине было + 22, так сообщил телеканал «Лад». Сколько градусов было 25 лет назад, точно не помню. Просто жарко, вот и все. Да и какая теперь разница? Важнее то, что через четверть века почти в одно и то же время опять рвануло. Пусть и на другом конце планеты. Японцы ныне хлебают с нами из одной тарелки. Мы теперь все едины. Национальность тут ни при чем. Оказывается, мы все живем на одной планете, о чем раньше часто забывали. Но нам напомнили…
***
…Небольшой городок внезапно превратился в многолюдное место. Кого здесь только не было…Стоило заглянуть вечером на почту, чтобы услышать перестук молотков – участники ликвидации последствий аварии отправляли домой посылки с тушенкой и сгущенкой. Или вы забыли, что тогда страна называлась СССР, а жила довольно скудно? «Чужого горя не бывает» — в газете появилась такая рубрика. И мы писали. Писали, что люди держатся бодро, верят в лучшее, что в деревнях района переселенных встретили гостеприимно, разместили, где могли, предоставили работу. Писали, потому что писать что-то другое было запрещено. Так было. Но было и другое.
Были замешанные на горечи и безнадеге вопросы переселенцев: сколько им еще жить в чужой деревне? Что будет с детьми? Почему плохо налажено питание? Как будут платить? И что мы могли ответить, если сами ничего не знали?
А люди привыкли довольно быстро. Всюду стали выливать на землю молоко. Запретили есть овощи, клубнику, вишни, ловить рыбу и собирать грибы, но… ничего, переживем. Я и сам в Комарине попробовал вишни, уж больно аппетитные были. Кашлял минут пять. Поголовная трагическая безграмотность…
В южной части района появились участки, огороженные колючкой. Там выпали стронций и цезий. На дорогах, ведущих в некоторые деревни, появились шлагбаумы, вышки. Если помните «Сталкер» Тарковского, то картину представите легко. Вход и въезд в деревни был запрещен, стояли милиционеры. Правда, кто хотел, за проволоку все равно попадал – милиционеры были разные.
Чтобы вы вспомнили, как было, приведу свидетельство одного «нелегала»: «Иду по деревне и дрожу – страшно. Все на месте, а людей нет. Бурьяны вымахали выше человеческого роста. Ну, зашел в свою хату, библиотеку хотел забрать. А там ни одной книжки, телевизора нет, ковров нет, все побито, загажено. Плюнул, ничего брать не стал. Выхожу на улицу — мать моя! – стоят кошки, собаки, овцы, свиньи, гуси, корова чья-то и молча на меня смотрят. Чуть с ума не сошел. Никогда не забуду…»
***
Вот уже много лет мне хочется съездить в Брагин. И я не еду. Что-то останавливает. Как будто возникает невидимый шлагбаум: въезд запрещен. Ты помнил эту деревню многолюдной, оживленной – тогда почти не было умирающих деревень – а теперь только шлагбаум. Может быть, потому и не еду. Вероятно, это только желание законсервировать то, что знал – живым. В одну реку нельзя войти дважды. Видно и не надо…
Моя родина – не Брагин. Мне оттуда легко было сниматься: ни корней, ни родных. Тогда так казалось. А потом Брагин меня догнал и больно ударил. Настолько больно, что я стал считать его второй родиной. Да и теперь он догоняет и бьет. В чем-то мы там так и остались. Там была молодость, надежды, мечты, друзья, — все, чем живет живой человек.
***
На дорогах, что вели в Хойники и Комарин, организовали посты. Солдаты-химики проверяли уровень радиации машин, одежды и самих людей. Мыли машины, заставляли отряхивать пыль с одежды. А через пять минут она снова была на одежде. Поэтому солдаты, понимая символичность своих действий, докучали не сильно. Да и сами посты были предназначены больше для проверяющих. Зато общая картина выглядела впечатляюще: повсюду сновали БТРы, в воздухе ревели вертолеты, посыпали дороги специальным порошком. Последствия аварии ликвидировались…
Однажды довелось попасть в запретную зону. Помог случай. Приехала целая бригада из столичных газет, люди молодые и по-столичному нахальные. Уже на районе, поближе к зоне, встретили командира химполка, упросили «запустить» нас в зону. Подумав, он согласился и повез на своем «уазике». Диковато было проезжать знакомые деревни, которые узнавал только по вывескам. Ни деревца, ни кустика, все срезали, а верхний пласт земли снят и увезен в могильник — пусто, голо, пыль и бешеное солнце. Только потемневшие хаты, которые все поливали бесполезными химрастворами.
Наш проводник-«сталкер» предложил двигаться вглубь зоны, и все согласились. Правда, скоро об этом пожалели. Доехали до могильника, решили замерить фон в машине и снаружи. В машине дозиметр вел себя более-менее спокойно. Открыли окошко, высунули дозиметр – он выдал пулеметную очередь…
– Ну, что, едем дальше? – как-то буднично-устало спросил подполковник.
Дружно решили возвращаться. С того места до реактора по прямой было километров десять…
В конце мая выдали марлевые повязки. Два-три дня их поносили, а потом не стали. Это ведь в первые дни боялись всего, а дальше началась обычная наша бравада и наплевательство. С течением времени перестал и вообще думать о воздействии малых доз радиации на организм человека. Где-то через два месяца появились респираторы, но мало кого заинтересовали. Разве что детей. И то подумать: спасет ли респиратор, если радионуклиды попадают в организм с едой и водой? Ну, а расплата наступила потом, когда стали умирать и становиться инвалидами.
За полгода встретил только одного человека, который серьезно относился к своему здоровью. Это был командировочный из Витебска, он привез с собой баллон воды и пил только ее. Но это уже – из разряда чернобыльского фольклора. А вообще, можно сказать однозначно: никто и нигде, сверху донизу, не был готов к катастрофе такого масштаба…
***
О зоне стали мало писать. Это давно уже не сенсация для первых полос. Людям дали квартиры, какие-то льготы, немного лечат, а они все умирают. И кто докажет, что это последствия Чернобыля? Тема закрыта. Сказано: радиационный заповедник. Территория для исследований. Для кандидатских и докторских диссертаций. Пишут только по поводу годовщины, юбилея (юбилея чего?) и так далее. Вот почему еще не хочу ехать в зону. Набрать цифры и факты? А кого они теперь могут взволновать? Я и так знаю, что цифры и факты жуткие. Мне не хочется вставать в ряды тех, кто пишет об этом с холодным сердцем и твердой рукой. У меня все равно не получится. Рука дрожать будет…
***
Брагин вдруг стал притягательным местом для представителей поп-культуры. Приезжали «Сябры», ходили упорные слухи, что приедут и «Песняры». Непонятно почему, приехала съемочная группа с «Мосфильма», представляла новую картину, честно говоря, довольно слабую. В гости приехала футбольная команда из соседних Хойников. Матч был боевым, но в теленовости он попал, думаю, не по этой причине. Всеми силами формировалось впечатление, что все хорошо, жить можно. И даже в футбол играть. Все это было бы смешно, если б не было так печально…
В июле случилась такая история. Молодые мужчины и парни начали массово увольняться. Из паспортного стола их направляли в военкомат, а там с учета не снимали. Многие ехали так. Тогда это расценивалось как дезертирство. Уже позднее в Брагин приезжал Лигачев (помнит ли его кто?) и признал, что людей здесь, в Брагине, держать нельзя. Было это через три года после аварии…
Время шло, все меньше знакомых встречались на улице. Тот поехал куда глаза глядят, этому удалось перевестись. Очередь на жилье заметно сократилась. Паспортный стол стал не менее людным местом, чем магазин. Потихоньку стали переселять эвакуированных вглубь страны. Район пустел на глазах.
Пару лет назад мой хороший знакомый был в командировке в Брагине. Он тоже журналист, тоже поработал в нашей брагинской редакции, поэтому воспринимал все по-журналистски. Вечером решил пройтись по городку. Темно, тихо, чернеют пустыми окнами хаты, люди вообще не встречаются. И вот ему, 50-летнему мужику, не из пугливых, стало страшно. Бегом вернулся в гостиницу. А на следующий день уехал…
***
Из Брагина до Комарина я и теперь могу проехать с закрытыми глазами. Это дорога на юго-восток, к Днепру. Белорусский берег высокий, обрывистый, оттуда открывается захватывающая панорама. Из Комарина на «ракете» можно было добраться до Киева или Припяти, где все и случилось.
А бывших жителей Брагина я встречал регулярно. Например, нашего бывшего селькора. Возле универсама он торговал овощами. Оказалось, живет в соседнем доме. Дожил до инвалидности. Спросил его: что? «Чернобыль», — просто ответил он. А что еще скажешь? Еще один брагинец торговал корзинами. Сам плел. Давно его уже не видно.
Вот еще был Дмитрий Филиппович Самойленко. Он стихи нам присылал. Жил Дмитрий Филиппович в Борисове, по-прежнему писал стихи. А может, и не писал уже. Я этого не знаю, потому заранее прошу прощения у его родных и близких. В его стихах было тоже что-то настоящее. Когда осталось немного, фальшивых нот не бывает. Смысла фальшивить уже нет никакого. Да вы прочтите сами, рекомендую:
Скажы мне, край мой дарагі,
(Ужо жыццё маё на схіле):
Ці там, ля продкавых магіл,
Мая прытуліцца магіла?
Что ж, люди с этим будут жить. Есть у них такая особенность – жить и умирать. И все это молча. У каждого свой крест. Его нужно пронести по всей жизни с достоинством. Только – трудно…
Сергей ШЕВЦОВ
Фото Андрея ШЕВЦОВА
Комментарии
Авторизуйтесь для комментирования
С 1 декабря 2018 г. вступил в силу новый закон о СМИ. Теперь интернет-ресурсы Беларуси обязаны идентифицировать комментаторов с привязкой к номеру телефона. Пожалуйста, зарегистрируйте или войдите в Ваш персональный аккаунт на нашем сайте.